И не было ничего хуже, чем ярость, смешанная с паникой. Словно разъярённый обессиленный бог касался струн алой арфы - и от этой музыки, порождённой гневом и отчаянием, умирали все, кто её слышал.

Сквозь адреналиновую пелену сердечных ударов я видела себя со стороны - разрушающий алый цвет в человеческом смертном теле. И как я жалела, что не могла утопить весь мир в крови. Как я хотела, чтобы моя жестокость превратилась в карающую длань, зависшую над этим чуждым мне миром. Я видела это наяву - босые ступни, идущие к рассвету по вязкой алой воде, и огненный жар солнца в рыжих волосах.

… Я дышала, а на плечи мне отрезвляющим теплом ложились чужие объятия. Всё ещё отвратительно, но уже не так мерзко.

Мой страх казался мне чужим. Мне казалось, что кто-то другой, а не я, смотрел, как моё же собственное тело выворачивает наизнанку, рвёт и сотрясает от дрожи и боли. Сознание плыло, цвета перед глазами то меркли, то пульсировали, сердце бешено колотилось, а я чувствовала себя надзирателем, стоящим напротив узника в железной клетке.

Моя нервная система - мой предатель.
Мои чувства - пули, начинённые свинцовой дробью и смертельным ядом.
Мой разум - единственный мой союзник.

Наедине с собой мне не становится легче. Может быть, потому что мысли - вязкие и тягучие, как патока - разливаются в моей голове столь медленным сиропом, что кажутся совершенно чужими и бесполезными.

Пустота в голове и чёрные сны - я засыпаю мгновенно, стоит лишь коснуться головой подушки и завернуться в мягкость одеяла - то ли сказывается усталость, то ли фенибут. Хочется верить, что всё-таки фенибут.

Я стараюсь отдышаться - и сбежать от себя все никак не выходит. Закрываю глаза и не могу никуда деться от ехидной ухмылки своего отражения, мутной тени в проёме окна.

У меня осталось так мало сил на то, чтобы говорить с кем-то, но это молчание звенит в ушах так, что кажется громче, чем самый отчаянный крик - я чувствую себя запертой в клетке, из которой нет выхода. Но нужен ли он мне?

У меня недостаточно сил, чтобы выбраться, но всё ещё достаточно самоконтроля, чтобы прочно зафиксировать себя в этом моменте, точно бабочку, прежде чем она захлебнётся в жидком янтаре.

Мой разум- моя последняя цепь.

Освободи меня.
Освободи меня.
Освободи меня.

У меня по-прежнему есть цель, но нет желаний. Я почти ничего не чувствую - и продолжаю дышать, двигаться и говорить лишь на каком-то злостном упрямстве. Оно же заставляет мой мозг работать - как будто всплеск энергозатратной активности компенсирует нежелание жить. Законченная картина ещё пахнет красками, маленькие записки, прикреплённые на стикерах по всей квартире ждут своего часа - стратегия, которая работала со мной много лет и всё ещё продолжает работать сейчас.

Я не позволю себе выйти в окно, пока не закончу все дела. Но я не оставлю себе ни единой свободной минуты в сутках, чтобы у меня не осталось ни единого шанса остановиться. Ведь если остановлюсь - мир, конечно же, не рухнет.

Зато рухну и рассыплюсь я.

Синие перья с тихим шелестом опускались под ноги. Мягко сиявшие, кроме нас они были единственным островком света посреди бескрайней тёмной пустоши, протянувшейся так далеко, как мог упасть человеческий взгляд. Но были ли мы с тобой людьми?

- Я покажу тебе одно из своих лучших творений, - прошептала я и протянула руку вперёд, словно желая коснуться сердца тьмы. Долгое время ничего не происходило, а потом темнота начала преломляться, являя пред собой бесплотную призрачную фигуру.

Как же она была прекрасна. Казалось, кто-то подбросил в воздух мириады сверкающих кусочков льда, заставив их превратиться в девушку, напоминавшую древнегреческую богиню. Невидимый ветер трепал её длинные тёмные волосы и струящуюся ткань почти прозрачного платья, и весь её облик с распростёртыми кверху руками казался таким хрупким и неземным, если бы не тот тяжёлый взгляд, с которым она смотрела.

С такими глазами не смотрят в чужое лицо. С такими глазами касаются ещё тёплого сердца, вырывая его из груди.

Я слышала, как колотилось твоё, когда ты сделал шаг ей навстречу и эфемерный хрупкий свет начал вновь растворяться во тьме.

Оно колотилось ещё сильнее, когда, повинуясь невидимому порыву, ты отшатнулся обратно. Теперь она оказалась так близко, что могла бы коснуться тебя, и ты, несмотря на всю её красоту, испытал почти первобытный страх.

- Что это такое?! - воскликнул ты.

- Я создала воплощение отчаяния. Заставила свет преломляться так, что вышло так, как в реальной жизни: сбежать невозможно, и невозможно коснуться призрака прошлого, желая сделать шаг ему навстречу. Единственный способ не замечать отчаяния - твёрдо стоять на ногах, не двигаясь под дуновением ветра. Тогда оно не разбередит твою мятежную душу и не причинит ей не капли вреда.

- Мороз по коже от твоих творений.

- Ты сам научил меня, не желая того.

Коллега, который однажды уже помог мне выйти из крайне нехорошего состояния, познакомив со вселенной "Дюны", подарил мне на день рождения картину по номерам.

"Надеюсь, ты не закидаешь меня тапками за цвета", - похлопал он меня по плечу, вручая подарок. Моё отношение ко всем предметам жёлтого цвета уже стало на работе чем-то вроде легенды и переросло в локальный повод для постоянных шуток.

Палитру я открывала с понятным опасением. Ни одного намёка на омерзительный жёлтый. Зато очень много красных, рыжих и голубых оттенков.

Храните боги этого святого человека.

Восхищение - пренеприятнейшая из всех человеческих эмоций. Оно превращает тебя в бога, которым ты не хотел становиться. В бога, которого лишили права остаться глухим к бесконечным молитвам и оставили умирать с чужими ранами на сердце.

Я никогда не говорила о том, что чувства, рождённые не во мне, кандалы для меня, мучительно и долго разъедающие плоть, оставляющие незаживающую дыру с обожжённым краем, сквозь которую утекает по каплям моя душа. Иным помогала слепая вера в меня, а мне - вера в то, что боль исцеляет.

Быть мной - это быть человеком, который стоит на вершине скалы в ожидании краткого мига падения - не потому, что хотел летать, но потому, что осознавал неизбежность этого, вдыхая морскую солёную свежесть и глядя вниз на шумящие пенные волны. Быть мной - это вечно чувствовать тяжесть чужой руки на своём плече и упругость пружинящих пальцев, готовых отправить тебя в твой последний полёт.

И когда я однажды сказала тебе о том, что не желаю чувствовать вовсе, я имела в виду именно это - если мне суждено для кого-то остаться богом, я хотела бы быть слепым и глухим божеством для своих молитв - чтобы слыша шум ветра в ушах в миг, когда обрывается моя жизнь, не пожалеть о том, что я её кому-то отдала.

Услышал ли ты, разобрал ли мой тихий шёпот?

И не исчезнуть, не скрыться никуда от этой двойственной жизни - ощущения, что ты не принадлежишь этому миру, что ты здесь проходимец, никто, заплутавший и сбившийся с дороги странник, ошибка в системном коде.

Смотришь в чужие глаза, пропускаешь их раздражающий свет сквозь себя с отчаянной неохотой, словно надеешься, что среди сотен пустых миражей мелькнёт свет звезды с твоей, родной для тебя стороны. Но не находишь его. И хохочешь до рези в лёгких.

Таких, как ты, здесь не знают. Не помнят. А изумрудная руна всё жжёт изнутри запястье на левой руке, как в моём старом сне. Как будто огонь вот-вот прорвётся сквозь чистую нетронутую кожу и запляшет на ней, возвращая тебе всё то, что ты потеряла.

И с каждым днём эта острая резь, эта жажда становится всё сильней.

Невыносимо.

Не люблю этот город, но возвращаюсь в него снова и снова. Смотрю, как днём солнце золотит плитку под ногами и стёкла витрин, а ночью исчезает, уступая место сверкающей люминисценции разноцветных огней.

Этот город - чудовище, страшней, чем те, что из мифов Лавкрафта; он сожрал и переварил сердца стольких дорогих мне людей, что я уже сбилась со счёта. Но я не теряю надежды, оборачиваюсь каждый раз, как только широкие улицы начинают ветвиться на маленькие костлявые переулки; сидя в кофейне, рассматриваю в стеклянном чайнике отражение за спиной, словно ты выйдешь оттуда, как будто Чеширский кот, живой и целый. Но город выплёвывает из ниоткуда лишь твою бледную тень. И я раздражаюсь.

Чувство мучительней, чем тоска. Не люблю приезжать сюда.

Скоро опять вернусь.

Когда переживание чужих эмоций переполняет меня, как кубок с водой, льющейся через край, мой организм требует перенести его в безопасное пространство снов, где даже свои кошмары приятнее, чем беспокоиться за близких людей.

В мои глаза можно вставлять спички, реальность дрожит и смазывается, и, кажется, это проблема, потому что педаль газа утоплена мною в пол, а под колёсами - снежное месиво и притаившиеся заносы. Ледяное крошево бьёт в лобовое стекло, и видно чуть больше, чем ничерта.

Включаю The Hidden Citizens и почти сразу жалею о том, что не Dragonforce - внимание перестаёт ускользать так сильно, но бодрости не прибавляется, и я с трудом доезжаю до дома, бросаю вещи на заднем сиденье и поднимаюсь наверх. Не успеваю даже толком раздеться - только почувствовать кожей тёплый кошачий бок, прежде чем меня поглощает спасительная чернота.

- Что тебя так тревожит? - спрашивает Зеркальщик.
- Мне очень сложно это объяснить, - говорю я. Хотя я и знаю.
- Не можешь сказать мне - посмотри на своё отражение и произнеси вслух. Шёпотом, чтоб никто не услышал.
- Я даже этого не могу, - признаюсь ему я.
Зеркальщик нервничает.
- Да ты даже с моста будешь лететь с кривой улыбкой, чтоб никто не понял, о чём ты думаешь в этот момент. Плохая привычка.
- Нормальная для того, кто никогда не стремился к хорошим качествам.
- Чушь.
- Ну и что же во мне хорошего?
- Ты! - заявляет Зеркальщик тоном, не терпящим возражений.

И не поспорить с наивным упрямцем.

-… и тогда я поняла одну простую истину: никогда не следовать за кем-то. Хватит с меня жертв.
- Брось. Ты можешь говорить что угодно, но я знаю, что у тебя есть те, кого ты не в силах будешь оставить.
- Ты не понимаешь. Следовать за кем-то - значит изменить своей цели. И если я остаюсь рядом - это лишь означает, что цель изменилась. И этот человек стал её частью. Стал частью меня.