Для того, чтобы рисовать портреты людей, не нужно быть художником. И, по хорошему, не нужны ни кисти, ни краски, ни чистый холст. Достаточно спектра собственных ощущений.
***
Портрет первый - "Фильмы, которые я смотрю перед сном".

У меня достаточно времени на сон и много времени по вечерам. Будильник стоит на девять утра, как обычно. А в девять вечера я выбираю фильм, чтобы посмотреть его перед сном.

Придирчиво подбираю по жанру. Читаю сюжетный костяк. Изучаю отзывы. Пока, наконец, определяюсь с выбором, почти двенадцать. Включаю. Спустя полчаса окончательно забиваю на происходящее на экране, но заставляю себя досмотреть до финала под бесконечные паузы на кофе.

Свет в моей комнате гаснет в четыре утра. Заснуть удается лишь в пять. От яркого света в окно я просыпаюсь в семь тридцать.

Наверное, в следующий раз я постараюсь лечь спать. Просто лечь спать, без всяких фильмов. И выспаться наконец-то.

Ты - этот фильм, который я смотрю вопреки тому, чтобы выспаться, хотя даже не помню сюжета.
***
Портрет второй - "Язык, на котором я говорю".

Я стою в магазине в чужой стране в очереди на кассу, руки сжимают корзинку продуктов. Очередь движется медленно, катастрофически медленно. Не понимаю ни слова из тех, которыми обмениваются люди вокруг. Кондиционер не работает, капли пота стекают по лбу. Словно в адском котле.

Передо мной остаётся три человека. Я вспоминаю, что забыла про самое элементарное - купить булку хлеба. "Твою ж налево, ну как можно быть настолько тупой?" - ругаюсь я, не заметив, что делаю это вслух.

"Бегите быстро, я вас пропущу", - неожиданно раздается за спиной.

Ты - это слово, которое значит больше, чем просто набор звуков и букв. Даже если я ненавижу слова.

Прихожу на работу. Раздеваюсь, открываю привычно шкаф с одеждой. Первое, на что падает мой взгляд - полтора литра мартини на полке, где обычно мои ботинки красуются.

- Это что? - спрашиваю я у коллеги.
- Как это что? - отвечает она. - Планы твои. На вечер пятницы. Ещё вопросы есть?

Так и живём.

Когда-то девятнадцать было моим любимым числом.

С тех пор утекло много воды. В моей жизни произошло много событий, связанных с ним. И всё изменилось.

Для меня девятнадцать - это число искажения. Это словно смотреться в зеркало и видеть там отражение, как две капли воды похожее на тебя, но принадлежащее не тебе. Оно переворачивает вещи с ног на голову: хорошее становится плохим, плохое - хорошим.

Но сколько бы лет ни прошло, это число все так же будет будоражить мои мысли. И если когда-нибудь на моем теле появится татуировка, она определенно будет связана с ним.

"Лишь Наблюдатель увидит суть. Но сторона искажения зависит от глаз смотрящего".

Из-за повальной истерии народа по антисептикам люди, которым они нужны для работы, вынуждены придумывать какие-то неимоверные ухищрения, чтобы их достать.

Привезла сегодня своему мастеру маникюра литр септоцида. Почувствовала себя каким-то подпольным наркодилером, честное слово.

"Looking through distorted eyes
A mirror that I can't recognize.
No way out, no exit signs.
I try to make myself believe
I'm only in a lucid dream.
It's like another world exists.
I wanna go back into the abyss".

Сны, которые мне снятся, - удушливый тёмно-красный костёр, выгорающий в антрацитово-чёрный пепел. Даже во сне я чувствую сердце Двуликого мира, и тем более не могу избавиться от этого ощущения наяву - оно давно не горело настолько пылающим алым, так, что синего, кажется, не осталось вовсе.

Я открываю глаза, и взгляд Алого Лорда прожигает меня дотла.
- Нет ничего хуже тлеющего костра, - растягивая слова, произносит он, - однажды решив, что нет смысла гасить угли, ты рискуешь быть уничтоженным в пекле пожара, вышедшем из-под контроля.
- Тебе лучше заткнуться! - я почти что рычу. - Исчезни, мать твою.
Кожу опаляет удар пощёчины. Он скалится, но исчезает.
***
На улице светит солнце, но дует все тот же холодный ветер. Время рассчитано мной идеально: я успеваю спуститься по лестнице именно в тот момент, когда поезд подходит к платформе и с лёгким шипением открывает двери. И только тогда понимаю, что я не помню номер вагона.
- Твою рыжую голову сложно было не заметить. По трем пропущенным от тебя было ясно, что ты приедешь меня встречать.

Я улыбаюсь. (Не слышать бы этих криков Бездны, не видеть бы пелену чёрно-алого перед глазами. Я не хочу. Это чувство похоже на зверский голод, но только хуже). Быть рядом, но не смотреть в глаза, потому что в моих слишком сильно заметны отблески этого пламени.
- Ко мне поедем?
- Нет, - качаю головой. - Пить кофе и есть круассаны. (Как будто кофейный запах заставит нырнуть меня с головой во флешбеки пятилетней давности и на мгновение прикоснуться к синей прохладе. Конечно.)
- Окей. Погнали.
Пока мы добираемся до моей новой любимой кофейни, уже смеркается. Я наугад заказываю круассан с чем-то медовым и корицей, и он оказывается посыпанным сверху кусочками миндаля, запеченными в хрустящей карамельной оболочке. Вкусно, и кофе тоже вкусный. (Сфинкс раздирает лапами воздух и рычит, сотрясая Бездну.) У меня едва заметно дрожат руки. Разумеется, попытка заглушить этот голод с треском проваливается.
***
- Вернись, мать твою, Жестокий, - тихо-тихо прошу я, вглядываясь в пустоту. Но он не приходит, и я остаюсь один на один с этим алым огненным морем. Без синевы этих глаз, дарующих мне хоть призрачное, но спокойствие.

Я так устала вести это сражение в одиночестве.

Мир превращается в сборище идиотов.

Из-за того, что все так сходят с ума по коронавирусу, в моей сумке прочно поселилась банка таблеток Луцетама - мучительные головные боли сосудистого генеза стали преследовать меня постоянно. Попробуй не чувствовать стресс, когда за день на тебя выливается поток одних и тех же истеричных воплей.

"А маски есть? В смысле нет?! Ни одной? А вы точно посмотрели? Даже для меня нет? Не верю!!! Вы там совсем охуели? Все в Китай отправили?"
"А хлоргексидин? Дайте шесть штук сразу!"
"А перекись?"
"А перчатки?"
"А антисептики? В смысле спиртовых нет? А гелей тоже нет? А где есть? В смысле, вы не знаете? Вы должны все знать!!!"
"А антибактериальные салфетки? Как это раскупили??"
"А арпетол?"
"А парацетамол? Дайте пять пачек сразу, а то потом нигде не будет."
"А дайте что-нибудь от коронавируса".
"А мне что теперь, умирать?"
"А президент сказал, что у нас все есть. Президент не может врать".
"По телевизору сказали, что маски есть. Безобразие!"
"Настойку прополиса мне дайте. На маску буду капать. Что значит, это бред? Вам лишь бы на нас нажиться!"
"А боярышником можно руки протирать??"
"А вы почему без маски работаете?"

Весь мир кричит про карантин и самоизоляцию. И в этом был бы (и есть в адекватном обществе) смысл. Но объясните это тем сумасшедшим бабкам, которые на своих двоих обязательно обойдут все аптеки города с криками про аптечную мафию и охуевших нас, запишутся ко всем врачам в поликлинику (ведь там не должно быть очередей, коронавирус же, думают все, абсолютно, мать вашу, все бабки мира) - те люди, которые в первую очередь должны сократить число контактов и ради которых и затевается карантин.

Про гречку, туалетную бумагу и рухнувший рынок валюты я даже не буду шутить. Работая в аптеке, я и так ощущаю себя в первом ряду кинотеатра этого хоррор-шоу человеческого идиотизма.

К Солнечной я приезжаю сразу после работы с бутылкой мирасептина в сумке - лечить её больное горло - и ощущением вселенской усталости в ногах и голове.
- Никогда не думала, что буду завидовать человеку, у которого отпуск в марте, - говорю я, забирая у нее кружку со своим любимым зелёным чаем. - У меня за сегодня от слова "маска" скоро глаз начнёт дёргаться.
Солнечная не без нотки ехидства смеётся и распечатывает молочную шоколадку.
- Погоди. Будет и на твоей улице праздник. Когда вернусь на работу я, в аптеках не останется вообще ничего. И вот тогда посмотрим, чьи нервы железнее.
Я рассеянно отламываю шоколадную дольку, ощущая дикую сонливость.
- Не хотелось бы проверять.
Мы допиваем чай и плавно перемещаемся на диван. Я, как обычно, удобно растягиваюсь перед монитором компьютера, обняв Солнечную за колени и удобно устроив на ней свою голову. Глаза закрываются помимо воли, и я чувствую, как тело мгновенно расслабляется, откликаясь на ощущение уютного спокойствия.
- Ты в курсе, что и правда сейчас уснёшь?
Я угукаю, стискивая Солнечную в объятиях ещё крепче. В ответ она шипит что-то, слишком похожее на "чёртова рыжая эгоистка".
Но спать и правда хочется слишком сильно.
Последнее ощущение прежде, чем я сдаюсь - прикосновение её пальцев, мягко запутавшихся в моих рыжих волосах. Росчерк тёплого золота на фоне кромешной тьмы.

Небо на улице за окном - пронзительно голубое, без единого облачка, зато ветер - такой же пронзительно ледяной, цвету неба под стать. Совсем, как мое отражение в собственной голове.

Зеркальщик, вернувшись из очередного загула, говорит мне, что чувствует себя распоследней сукой. Я, пожимая плечами, отвечаю, что каждый человек периодически имеет на это право.

"Только ты меня понимаешь", - заявляет он мне, и я усматриваю в этих словах чудовищную иронию: я НЕ хочу его понимать, но чувствую почти тот же спектр эмоций, что и он, сводящийся к ощущению "ничего" где-то в конечной точке.

Есть вещи, застать меня за которыми в чьём-то присутствии, означает, что рядом подкрался совсем пиздец. Сегодня я делаю сразу две: пою песни Хелависы, удивительно попадая при этом в ноты, и запихиваю в духовку сырный пирог.

Я, конечно, так себе похожа на фею-крестную. Но я хочу видеть твое лицо, когда ты откроешь свой подарок и увидишь там это.

Мечты должны сбываться.

Собираюсь утром на работу, волосы распустила, глаза накрасила, параллельно смотрю прогноз погоды.
"+7, дождь".
Ай, думаю, не буду зонт с собой брать. Все равно машина рядом с домом припаркована, что там идти. Сейчас поеду, как царевна.
Выхожу на улицу, а там ливень, как в сезон дождей на Амазонке.
Царевна-лягушка, блять.

Мне приснился очень странный сон.
Точнее, начинался он как нечто совершенно обычное. Но в какой-то момент картинка поблекла, превратившись в белый фон, и по нему побежали красные буквы.
"Было очень тяжело до тебя достучаться. Если ты читаешь это, значит, у меня получилось..."
А дальше - предупреждение опасаться одного человека. И ещё кое-что, вроде как указание на личность автора текста.

Со стороны похоже на бред сумасшедшего, но… Черт возьми, что это было?

Сначала ты не спишь всю ночь и плачешь на работе.
Потом ешь с коллегами пиццу.
А вечером тебе дарят тот самый плюшевый авокадо, в который ты восторженно тыкала пальцем месяц назад.
Хах.

Утро после вечеринки выдаётся пасмурным, но тёплым.
- С первым днём весны, ребят, - говорю я, заваривая на всю компанию зелёный чай и нарезая бутерброды на завтрак, пока мои друзья сражаются за последнюю бутылку минералки.
Солнечная щелкает кнопку колонки, и кухню наполняет восхитительно прекрасный голос Фредди Меркьюри.
- А поехали ко мне, у нас ещё торт со вчерашнего остался, - заявляет Полли. Предложение одобряется единогласно, и вскоре мы набиваемся всей толпой на её маленькую кухню, уплетая за обе щеки Киевский торт. Бешеное чёрное создание по имени Костян запрыгивает мне на колени и немедленно принимается кусать меня за руки в шутливой форме и царапаться.
- О, моя тоже так делает, - умиляюсь я.

На вокзал мы приезжаем за полчаса до отхода поезда.
- Тоже домой сейчас поедешь? - спрашиваю я у Зеркальщика, пока остальные занимают очередь в Бургер Кинг.
- Не домой, Женя. На другой конец Минска блядить, - и хмурится, глядя на меня. - Пытаюсь убежать от себя. Не будь как я.
Я успокаивающе стискиваю его за запястье.
- Делай, что хочешь. Только не потеряй себя.
Я хочу сказать ещё много, но не успеваю сказать ничего, потому что наши возвращаются с пакетами еды. Мы спускаемся к поездам, и наступает долгая череда прощальных объятий.
Всю дорогу домой я провожу, валяясь на плече Солнечной, пока в наушниках играет Бутусов.
Вечером Зеркальщик предсказуемо пишет мне, что чувствует себя последним моральным уродом.

По мнению некоторых людей, час ночи - лучшее время для выяснения отношений после полугодового молчания.

Когда я честно говорила о том, что мое терпение висело на ниточке ещё полтора года назад, тебе не пришло в голову, что я серьёзно. Зато теперь, когда прошло столько времени с тех пор, как я исчезла, оказывается, блять, "нам надо поговорить".

Как я от этого устала.